Архиепископ Андрей — 1929- 1939 гг.

Андрей — архиепископ Астраханский, в миру Анатолий Андреевич Комаров. Родился 26 июня 1879 года в селе Андросовка-Утевка Самарской губернии, в семье священника. В 1901 году окончил Самарскую духовную семинарию и в том же году, 8 августа, был рукоположен в сан иерея. Священствовал он в своем родном селе Андросовка-Утевка. После двухлетней совместной жизни скончалась его супруга — человек чистой и светлой души, очень скромная и религиозная женщина. В 1904 году о. Анатолий поступил в Казанскую духовную академию, которую окончил в 1908 году, со степенью кандидата богословия. По окончании академии он был законоучителем в Саратовской мужской гимназии, а затем настоятелем Спасо-Преображенской церкви г. Саратова. 29 декабря 1923 года принял монашество, а 31 декабря того же года иеромонах Андрей был хиротонисан во епископа Балашовского, викария Саратовской епархии, с жительством в г. Саратове. Чин хиротонии совершал Святейший Патриарх Тихон, архиепископ Крутицкий Петр (Полянский), архиепископ Тверской Серафим (Александров) и епископ Звенигородский Николай (Добронравов). 14 января 1924 года епископ Андрей был назначен временно управляющим Саратовской епархии. Управлял ею до возвращения из ссылки 6 марта 1926 года Саратовского архиепископа Досифея (Протопопова). С 26 июля 1927 года епископ Новоторжеский, викарий Тверской епархии. С 29 января 1928 года — епископ Петровский Саратовской епархии. С 12 ноября 1928 года — епископ Вольский той же епархии. 28 октября 1929 года назначен управляющим Астраханской епархией, с оставлением епископом Вольским. 13 октября 1933 года он уже епископ Астраханский, а с 13 января 1934 года в сане архиепископа.
Время служения архиепископа Андрея в Астрахани было неблагоприятным для астраханской Церкви. Существовало много причин для расстройства епархиальной церковной жизни: «обновленчество», интенсивная ликвидация храмов, бесчинства атеистов и почти полное уничтожение духовенства, уходившего в лагеря, ссылки и под расстрел. В то же время и личность владыки Андрея в различных источниках характеризуется разноречиво.
По воспоминаниям А. И. Кузнецова и А. А. Соловьева: епископ Андрей, будучи викарием Саратовским, прибыл в Астрахань в начале октября 1929 года, как временно управляющий Астраханской епархией, ввиду ареста архиепископа Филиппа (Ставицкого). Сначала епископ Андрей вел себя скромно, часто совершал богослужения, на которых неизменно поминал имя владыки Филиппа, как управляющего епархией. Но епископ Андрей не мог не видеть, что астраханская паства насыщена христианским энтузиазмом владык Фаддея (Успенского) и Филиппа (Ставицкого). Владыка Андрей выглядел довольно бесцветно на фоне этих двух, своих ярких предшественников. Он сам, конечно, сознавал это, оказавшись перед своего рода духовной блокадой, которую нужно было разрушить, чтобы не был закрыт путь к верующим. Вероятно, это обстоятельство озадачивало епископа Андрея, и он искал пути, если не к сближению с паствой, то, по крайней мере, к обновлению влияния на нее своих предшественников. На этом пути он сделал первый неверный шаг, прекратив возношение за богослужением имени архиепископа Филиппа, что оскорбило верующих, тяжело переживавших отсутствие своего архипастыря. Архиепископ Филипп из тюремного заключения также отзывался на эти неправомочные действия владыки Андрея строгим посланием, в котором запрещал ему, как епископу Вольскому, служение в храмах Астрахани. К сожалению, до нас дошло только письмо владыки Филиппа, написанное им в Астраханской тюрьме 14 января 1930 года, в котором есть такие строки: «С епископом Андреем духовного церковного общения не могу иметь, пока не восстановит церковную правду». Узнав о послании архиепископа Филиппа, осуждающем епископа Андрея, верующие заволновались. Но на владыку Андрея это послание не оказало никакого воздействия, напротив, он допустил критику послания с амвона Покровской церкви, чем вызвал беспорядки среди верующих.
1 марта 1930 года архиепископ Филипп был осужден к 3 годам высылки в Северный край и покинул Астрахань. Епископ Андрей, избавившись от его довлеющей опеки и став фактически правящим архиереем, объявил войну «Филипповщине» и «Фаддевщине». После воинственных выступлений епископа Андрея отношение верующих к нему стало враждебным и скоро вылилось в открытое противостояние. С октября 1930 года по февраль 1931 года епископ Андрей находился в заключении. В это время епархией управлял викарий Енотаевский, епископ Алексей (Орлов), которого астраханцы полюбили за его скромность и молитвенный дух. Часто его приглашали служить в приходских храмах. Так было и в канун Сретения Господня в 1931 году, когда владыку Алексея пригласили служить всенощную в Тихвинской церкви. После того, как он приехал, и началась служба, неожиданно в храме появился епископ Андрей, утром выпущенный из тюрьмы. Он, никем не встреченный, прошел в алтарь. Что произошло в алтаре неизвестно, но только на литию вышел епископ Андрей. В церкви поднялся шум, были слышны голоса: «Где же владыка Алексей?» Верующие подступили к епископу Андрею: «Владыка, вы нам не нужны, уходите отсюда… мы не хотим Вас… Вы хотели нас каленым железом… Уходите». Служба была прервана. Епископ Андрей хотел что-то сказать, но во всеобщем гвалте слов его не было слышно. В ближайшее воскресенье этот инцидент повторился в церкви Иоанно-Златоуста. Так епископа Андрея не пускали в церковь. Вскоре из Астрахани выслали епископа Алексея (Орлова), а владыка Андрей, которому после случившегося нужно было покинуть город, остался в Астрахани, не переставая твердить о «Фаддевщине» и «Филипповщине».
Несколько иной взгляд на владыку Андрея и на происходившие в епархии события находится в деле № С-4469 Астраханского УФСБ. 7 декабря 1930 года епископ Андрей (Комаров) был арестован вместе с астраханскими священнослужителями: о. Иоанном Болтинским, о. Григорием Степановым, о. Федором Степановым, о. Евгением Карасевым, о. Петром Троицким, о. Василием Смирновым, о. Иоанном Великановым, о. Николаем Покровским, о. Михаилом Троицким, протодьяконом Николаем Введенским, протодьяконом Антонием Поздняковым, монахиней Алевтиной (Василининой), ктитором Афанасия Афонской церкви Марфой Васильевной Мартемьяновой и Овчинниковым Иваном Михайловичем, и обвинен в том, что «реакционно настроенная часть духовенства — Тихоновского течения, под его руководством, организовавшись с контрреволюционной целью в группировку, повела политическую борьбу с Советской властью, путем произнесения перед широкими массами верующих антисоветских проповедей, содержащих в себе призыв к борьбе с существующим политическим строем, распространение контрреволюционных провокаций» и т. д. Кроме усиленного проповедничества, епископу Андрею вменялось в вину «показательное с особым подчеркиванием, при скоплении публики, поминовение ссыльных священников за антисоветскую деятельность, вместе с епископом Филиппом (о их спасении из заточения и пленения)», а также «показательное громогласное поминовение «убиенных» (контрреволюционеров) архиереев Митрофана и Леонтия и всех сущих убиенных за православие». Обвинялся епископ Андрей в оказании помощи ссыльным астраханским священнослужителям, их семьям и раскулаченным. Вменялась в вину епископу Андрею и его неприязнь к «обновленчеству», которая выражалась в хранении найденного у него при обыске «Противообновленческого катехизиса», который владыка давал переписывать астраханским священнослужителям.
Немалая часть этих обвинений была явно надумана, что хорошо видно из объяснительной записки самого владыки Андрея, которую он составил 5 января 1931 года, с целью снять с себя всяческие ложные обвинения. В этой записке четко отражены и те события, которые привели епископа к его конфликту с местным духовенством. Записка эта важна для представления полноты дела, почему мы и приводим ее полностью.
«В дополнение данного мною показания по делу, предусмотренного статьей 58 пункты 10 и 11 Уголовного кодекса, прошу приложить нижеследующее. Центральным обвинением в деле за № 277 служит будто бы организационная группировка городского духовенства около моей личности, как главы Управления астраханских церквей с целью деятельности, направленной против Советской власти. Такой группировки около меня нет, не было и не могло быть, так как я по своему внутреннему складу характера не обладаю теми данными, которые необходимы для такой организации: ни инициативных, ни административных, ни опытно-организационных способностей во мне нет. Кроме того, я не имел и достаточного опыта к управлению епархией и на первых же порах своего управления от незнания характера и привычек астраханского духовенства создались натянутые между мною и городским духовенством отношения. Я не стеснялся в строгости и по отношению к заслуженным священнослужителям: протодьякона А. Позднякова освободил от постоянного участия при архиерейском служении и предложил только служить в Покровской церкви, в которой он зарегистрирован общиной; настоятелю этой же церкви Г. Степанову, несмотря на его преклонный возраст, сделано замечание; протоиерею П. Дьяконову угрожал запрещением в священнослужении или предложении переменить городское место на сельское, замечания делались протоирею Ф. Степанову, священнику Е. Карасеву, дьякону Введенскому и др.; в проповедях своих указывал на отрицательные стороны духовенства: хождение в штатском костюме, стрижку волос, леность к проповедничеству, разговор в алтаре, спешное служение и т. п. Все это не сближало меня с духовенством, а разделяло и, временно управляя епархией Астраханской, у меня с самого момента приезда сюда было желание, чтобы скорее окончилась моя командировка в Астрахани, чтобы снова быть менее ответственным лицом, т. е. викарием Саратовской епархии. Натянутое взаимно отрицательное отношение между мною и духовенством не могло служить почвой и к какой-либо не только организационной группировки, но самым обычным духовным сближением. Так что духовенство даже и по служебным и чисто церковным делам лично не всегда являлось ко мне, ввиду чего мне приходилось даже о службе в храме передавать через иподьякона. Проявление агитационной деятельности вышеуказанной группировки служило по обвинению: оказание помощи из своих личных средств членам семьи, своих собратьев, административно высланных и сосланных. Но таковая помощь оказывалась из чисто братских чувств и задолго до моего приезда в Астрахань и потому, что нет прямого юридического указания, воспрещающего данную помощь и при том добровольно, путем частной благотворительности, предписанной духом христианского учения.
Что касается помощи семьям сельского духовенства, оказавшимся беспомощными в случае изъятия главы семьи, то временно исполняющий обязанности священника иногда выделял ту или иную долю из полученного за требы в храме дохода до окончания гражданского судопроизводства, но большею частью семьи оставались без оказания таковой. Даже данные письменно обещания (на оказание помощи) не выполнялись, ибо не имели принудительного характера. Распоряжений, благословений на сборы в пользу раскулаченных мною никому не давались. Священник В. Островидов при очной ставке со мной подтвердил, что благословения на сбор в пользу раскулаченных мною, ему не подавалось. Сознавая бесполезность обещаний о выделении части дохода и имея в виду совет митрополита Серафима (Александрова) воздержаться от такового выделения, я за последнее время благословлял в приходы, как большею частию и раньше не полное священническое содержание, а женам священников изъятых (т. е. арестованных) советовал или исполнять обязанности псаломщика, или печь просфоры для церквей или искать помощи у родных, например, так сказано Воробьевой, Бурмистровой и прочим. Проповедей антисоветских с церковных кафедр как мною, так и городским духовенством при моих службах никогда не говорилось, и вообще от произнесения проповедей большинство уклонялось. Мои лично проповеди носили характер религиозно-нравственный. За службами Великого поста, когда было выступление папы (Римского, против гонений на религию в Советской России) мною сказано несколько проповедей против этого выступления в защиту Советской власти. Молитвословия в храмах о здравии сосланных, воспрещенные циркуляром НКЮ 8 декабря 23 года № 254 отменены (Бюлл. НКЮ 1924 года №23 стр. 71) — Гидулянова, отделение церкви от Государства изд. 1924. С. 71. На основании этой отмены, согласно церковных правил, наряду с митрополитами Петром и Сергием, я и поминал архиепископа Филиппа, числящегося Астраханским. Отдельных молитв, молений за осужденных гражданской властью, ни мною, ни духовенством не совершалось. В основании обвинения оказания мною помощи сосланным указывалось мне на сохранившиеся у меня адреса тех мест, где проживают сосланные и высланные, между ними имеются адреса моей сестры, зятя Цветкова А., священника М. Морона, которые переменили несколько раз свое местожительство. Адреса имеют характер семейный и чисто церковно-деловой, например, адреса ссыльных священников, которым на местах гражданской властью разрешено служение и для них требовались справки, для духовной власти и религиозной общины и о том, что не запрещены в священнослужении, адреса епископов, например, Сарапульского для запроса о священнике, который просил место в Астраханской епархии; адрес архиепископа Филиппа, хотя, кажется, имеется, но ни я, ни он и сосланное с ним духовенство со мной в переписке не состояло и помощи с моей стороны им не было; мог быть адрес протоиерея В. Воробьева, который в дни Св. Пасхи присылал краткие пасхальные приветствия, за последнее время он проживал в городе Тотьме. Если на основании адресов строится какая-то контрреволюционная переписка и помощь посторонним лицам, то это могло быть легко рассеяно, если бы при допросе я был опрошен об этих адресах и почтовых конвертах…
Катехизис митрополита Серафима, полученный мною от него лично, никому из духовенства не давал для прочтения, а тем более для списывания. Случайно пришедшему Е. Карасеву поручено было отдать его переплести и немедленно мне возвратить, что им точно исполнено, и за краткостью времени он даже не мог его бегло просмотреть…
Зная митрополита Серафима, как благожелательно относящегося к гражданской Советской власти, подписавшего вместе с митрополитом Сергием декларацию и коего все распоряжения имеют лояльный характер, я со спокойной совестью взял этот катехизис для прочтения и, не скрывая его, хранил на письменном столе. О тех местах катехизиса, на которых строится его антисоветский характер, надеюсь, даст объяснения сам автор правильного их понимания. Надеюсь, даст характеристику моей личности и выяснит мое лояльное отношение к Советской власти, как подчиненного ему лица, викария Саратовской епархии».
26 апреля 1931 года епископ Андрей был освобожден из-под стражи ввиду того, что факт «преступного деяния был не установлен». С владыки была взята подписка о невыезде.
Вообще настороженное отношение верующих астраханцев к епископу Андрею объяснялось еще и не совсем обычным для архиерея поведением. Владыка был необычайно прост в быту: носил широкую и очень длинную рубаху, без пояса «нараспашку», брюки, заправленные в сапоги, на голове — старая помятая шляпа. В таком наряде он щеголял по городу с громадной кошелкой в руках. Его видели торгующимся на рынках с продавщицами. На верующих такое поведение владыки действовало отрицательно. Он в их глазах как бы растворялся в обычной житейской обстановке. Было еще одно обстоятельство, бросавшее тень на владыку Андрея. Он был одним из немногих архиереев, переживших период страшных сталинских гонений и не оказавшийся в ссылке или заключении. Неожиданное освобождение его из-под ареста в апреле 1931 года, когда многие из проходивших с ним по делу священники были осуждены, навевало определенные сомнения. Начинали ходить слухи о якобы сотрудничестве владыки Андрея с правоохранительными органами. Но все эти слухи не имели под собой основы. Архиепископ Андрей был духовным сыном и верным сподвижником Патриарха Сергия, на которого также было вылито немало потоков грязи за его «Декларацию» и политику соглашательства с властями. «Ревнители благочестия» тех времен немало злословили тогда о Патриаршей Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием (Страгородским). «Все священники и архиереи продались большевикам… Церкви безблагодатны… православные каноны искажены» — вот немногие лозунги тех времен. «Никто ничего не знает…» — взволнованно писал архиепископ Андрей одному из своих духовных чад, пытающихся критиковать политику Церкви. Владыка не закончил своей фразы и, скорее всего намеренно. Ведь доказательством служили не слова его, а чистая и искренняя преданность Церкви. «Странности» в поведении владыки, столь сильно смутившие астраханцев, впоследствии получили объяснение на Самарской кафедре, когда он фактически предался юродству Христа ради, чтобы спасти Самарскую Церковь от гонений. Это юродство в поведении владыки начало проявляться уже в Астрахани, но верующие астраханцы не смогли разглядеть его, внутренне настроенные против епископа Андрея. «Мудрая простота», — вот, пожалуй, самая лаконичная, но очень емкая характеристика владыки Андрея, данная ему в свое время епископом Пугачевским Павлом (Флоринским). Владыка сумел перебороть тяжелое отношение к своей астраханской пастве, оставшись для нее добрым пастырем, бережно и настойчиво сохраняющим и собирающим разбегающееся «по неразумию» стадо. Во время натиска властей на православные храмы в 1929—1930 годах, когда в массовом порядке церкви закрывались и сносились, православная община г. Астрахани потеряла 3 из 10 своих храмов. Большая же часть закрытых и разрушенных храмов, принадлежала обновленцам, которые отдавали их почти чуть ли не добровольно. Православные держались за свои приходы крепко и никакие уловки власти не давали повода к их закрытию. Немалая здесь заслуга и епископа Андрея. Захват православных храмов производился через «обновленцев», которые с «доброй подачи» властей присваивали их себе. Но делалось это после долгого сопротивления православных общин, которые с боем отдавали свои храмы. Сопротивление же затягивало время, и к 1939 году, когда архиепископ Андрей вынужден был покинуть епархию, у православных еще оставалось несколько действующих храмов: Покровский, Тихвинский, Донской на Казачьем бугре и Петропавловский на поселке Свободном. И это в то время, когда в большинстве крупных российских городов уже не оставалось ни одного действующего храма.
Архиепископ Андрей долго и упорно выживался из Астрахани местными властями. В 1935 году он был привлечен к суду из-за злостного неплатежа налогов. Непосильные налоги накладывались на всех служивших священнослужителей, а архиерей был обложен налогом, который фактически никак не возможно было оплатить. На суде владыку приговорили к штрафу, который неминуемо бы перерос в срок заключения, если бы архиерей снова был уличен в неуплате налога. Архиепископ Андрей вынужден был отказаться от архиерейских служений в храмах города, ограничившись лишь совершением треб на дому, служением панихид на кладбище и чтением Псалтыри по покойникам. Отстранившись официально от управления епархией, владыка продолжал осуществлять негласное координирование между приходами, что, по сути, являлось продолжением епархиального управления.
Наконец, 27 апреля 1939 года, после усиленного давления властей, архиепископ Андрей был уволен на покой и вынужден покинуть Астрахань, отдав нашей епархии девять, быть может, самых тяжелых лет своей жизни. После увольнения на покой владыке Андрею долго не удавалось найти место для дальнейшего своего архипастырского служения. В октябре 1939 года он был назначен на священническое место в Покровской церкви г. Куйбышева (Самаре) и это при всем том, что настоятель этой церкви был протоиерей Георгий Назаров, фактически не подчинявшийся законной церковной власти. В этих, совершенно противоестественных для архиерея условиях владыка Андрей сумел благодаря своей мудрости и юродству поставить зарвавшегося настоятеля на место и наладить епархиальное управление в Куйбышеве, хотя фактически местным архиереем он не был. Только 12 сентября 1941 года архиепископ Андрей был назначен на Куйбышевскую и Сызранскую кафедру. 9 декабря 1941 года он был перемещен на Саратовскую кафедру, до сентября 1942 года оставался в Куйбышеве, так как в Саратове не было еще ни одного действующего храма. 28 мая 1942 года он назначается архиепископом Горьковским и Арзамасским, но с 13 июня того же года вновь назначается на Саратовскую кафедру. После того, как он добился открытия в Саратове Троицкого собора, который был освящен владыкою 8 октября 1942 года, архиепископ Андрей был назначен на Казанскую кафедру (хотя числился на ней уже с 26 августа). 14 апреля 1944 года архиепископ Андрей был назначен на Днепропетровскую и Запорожскую кафедру. Здесь он и скончался 17 июля 1955 года, оставив о себе добрую память.