Архиепископ Фаддей — 1921-1927 гг.

Священномученик Фаддей — архиепископ Астраханский и Енотаевский, в миру Иван Васильевич Успенский, из семьи священника. Родился 12 ноября 1872 года в селе Наруксово Лукьяновского уезда Нижегородской губернии. Учился в Нижегородском духовном училище, а затем в Нижегородской духовной семинарии. В 1892 году поступил в Московскую духовную академию, которую окончил в 1896 году со степенью кандидата богословия. При академии он же был и оставлен в звании профессорского стипендиата. 15 августа 1897 года пострижен в монашество, с назначением имени Фаддей, в память апостола Фаддея. В том же месяце он был рукоположен в сан иеродиакона, а через месяц — иеромонаха, с назначением на должность преподавателя логики, философии и дидактики в Смоленскую духовную семинарию. 19 ноября 1898 года иеромонах Фаддей был переведен на должность инспектора Минской духовной семинарии с исправлением обязанностей преподавателя Священного Писания в 5-м классе. В 1900 году переведен в Уфимскую духовную семинарию на должность преподавателя основного догматического и нравственного богословия. Здесь, в 1901 году, он написал и защитил диссертацию на тему «Единство книги пророка Исаии», за которую ему присвоили степень магистра богословия. 15 марта 1902 года возведен в сан архимандрита и назначен на должность инспектора Уфимской духовной семинарии. 8 сентября 1902 года назначен на должность ректора Олонецкой духовной семинарии. 20 декабря 1908 года в г. Владимиро-Волынске в храме Христорождественского монастыря состоялось наречение архимандрита Фаддея во епископа Владимиро-Волынского, первого викария Волынской епархии. На следующий день, 21 декабря состоялась его хиротония, которую совершил архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), епископ Гродненский и Брестский Михаил (Ермаков), епископ Холмский и Люблинский Евлогий (Георгиевский), епископ Белостокский Владимир (Тихоницкий). В сентябре 1916 года епископ Фаддей был переведен на Владикавказскую кафедру управляющим епархией, на время болезни епископа Владикавказского Антонина (Грановского). 28 января 1917 года епископ Фаддей вернулся к исполнению своих обязанностей епископа Владимиро-Волынского. В 1919 году, после того, как правящий Волынский архиерей архиепископ Евлогий (Георгиевский) вынужден был оставить свою кафедру и уехать за границу, епископ Фаддей становится на его место. Кафедра Волынского епископа находилась в городе Житомире, который в ходе гражданской войны переходил из рук в руки: его захватывали то петлюровцы, то большевики. В ноябре 1921 года епископ Фаддей был арестован в Житомире большевиками по обвинению в участии в повстанческом движении на Волыне. Владыку перевезли в Харьков, где после допроса местная ВУЧКа постановила: «… выслать епископа Фаддея в распоряжение Патриарха Тихона с правом жительства только в одной из центральных северных губерний РСФСР и Западной Сибири со взятием подписки о регистрации в органах ЧК…» 9 марта 1922 года он был освобожден из харьковской тюрьмы и на следующий день выехал в Москву. По прибытии в Москву и беседы со Святейшим Патриархом Тихоном, 13 марта состоялось назначение епископа Фаддея на Астраханскую кафедру, с возведением его в сан архиепископа. Но выехать в Астрахань и приступить к своим архипастырским обязанностям на этой кафедре владыке Фаддею удалось лишь в декабре 1923 года.
Архиепископу Фаддею, явившемуся в отделение Московского ГПУ на Большой Лубянке, чтобы получить разрешение на выезд в Астрахань, приказали не покидать Москвы, объясняя это тем, что из Харькова должно прибыть его следственное дело, и только после его рассмотрения Московским ГПУ владыке могут разрешить выезд. А вскоре владыка снова был арестован. Предлог для ареста был найден следующий. В марте 1922 года большевики приступили к изъятию церковных ценностей. Святейший Патриарх Тихон выступил с посланием, в котором осуждались действия властей. В мае Патриарх был арестован, а патриаршая резиденция на Троицком подворье захвачена «обновленцами». «Обновленцы» обманом присвоили себе высшую церковную власть, хотя Патриарх Тихон перед арестом передал свои полномочия по управлению церковью митрополиту Агафангелу (Преображенскому). Митрополит, лишенный властями возможности выехать в Москву и приступить к исполнению своих обязанностей Патриаршего Местоблюстителя, составил воззвание, в котором раскрывал всю ложь обновленческих лидеров и объявлял созданное ими ВЦУ неканоническим сборищем. Два экземпляра этого воззвания были переданы им через ехавшего в Москву человека архиепископу Фаддею и протопресвитеру Дмитрию Любимову. Вскоре после того, как архиепископ Фаддей получил это воззвание, оно было отпечатано в типографии и расклеено на стенах некоторых московских храмов.
ГПУ не удалось найти типографию, где было отпечатано воззвание, но архиепископ Фаддей и протопресвитер Дмитрий Любимов подверглись аресту. В сентябре 1922 года владыку выслали в пределы Зырянской области сроком на 1 год.
Все это время в Астрахани с нетерпением ожидали приезда архиепископа Фаддея. После своего назначения, 13 марта, владыка прислал в Астрахань своему викарию епископу Анатолию (Соколову) письмо, в котором уведомлял, что он не может приехать в Астрахань раньше апреля, так как призванный Святейшим Патриархом Тихоном к участию в делах Св. Синода, он задерживается в Москве в связи с синодальными обязанностями. В письме архиепископ Фаддей просил епископа Анатолия прислать ему в Москву доклад о состоянии епархиальных дел. Епископ Анатолий передал приветствие астраханской пастве от владыки Фаддея. Часто после богослужений рассказывал о его добродетелях и о скором его приезде в Астрахань. Астраханцы привыкли к мысли, что вскоре они встретятся со своим архипастырем. Но встреча затягивалась. Владыка Фаддей не приехал в апреле, как обещал, а вскоре астраханцы узнали о его аресте.
За относительно небольшой срок с епископом Анатолием (Соколовым) произошли разительные перемены. Он перешел в «обновленчество», и, будто переменившись, стал с амвона злословить архиепископа Фаддея, о котором еще недавно отзывался с большим уважением, называя его «Тихоновцем» и «контрреволюционером». Управители самочинного обновленческого ВЦУ тоже не бездействовали. В журнале «Живая Церковь» — рупоре обновленчества, в № 6 за 1922 год, было напечатано постановление ВЦУ от 23 июня (6 июля) 1922 года: «Архиепископа Астраханского Фаддея (Успенского) уволить на покой, с воспрещением ему пребывания в Московской области». После этого постановления местные астраханские власти запретили возношение имени архиепископа Фаддея в храмах за богослужением. Но верующие астраханцы в большинстве своем остались преданными православию и не желали подчиняться новым самочинным церковным правителям. Осенью 1923 года церковно-приходской совет при астраханском кафедральном Успенском соборе, состоящий из представителей всех православных обществ города Астрахани, направил прошение Святейшему Патриарху Тихону, в котором подробно описывалось положение дел в епархии, с самого начала обновленческой смуты в городе, по настоящее время. В конце прошения астраханская паства писала Патриарху: «Духовенство и миряне города Астрахани и епархии, остающиеся верными исконному православию и Российской Церкви, сыновне и почтительнейше просят Ваше Святейшество возглавить Астраханскую епархию истинно православным епископом, чтобы под его архипастырским водительством разъединенное православное население могло соединиться во едино стадо Христово и твердо стоять на страже истинного православия». Патриарх Тихон внимательно прочитал это прошение, слова «возглавить Астраханскую епархию истинно православным епископом» подчеркнул и написал рядом: «Архиепископом Астраханским … Фаддея». Не задолго перед этим архиепископ Фаддей вернулся из ссылки и проживал в Волоколамске, откуда он ездил служить в московские храмы. Вскоре состоялось заседание Св. Синода под председательством Патриарха Тихона, который, рассмотрев прошение православных астраханцев, постановил: «Предложить Высокопреосвященному Фаддею немедля выбыть из Москвы к месту своего служения».
В ноябре 1923 года возобновилось возношение в астраханских храмах имени архиепископа Фаддея. Астраханцы узнали о возвращении владыки из мест заключения и о скором его приезде в Астрахань. В конце ноября к архиепископу Фаддею в Волоколамск отправились посланцы из Астрахани: соборный ключарь отец Дмитрий Стефановский и настоятель Крестовоздвиженской церкви отец Василий Смирнов. Приехали они в Волоколамск поздно вечером, отыскали дом, где жил владыка. Это была большая рубленая крестьянская изба на окраине города. Внутри дом имел три перегородки, за одной из них и жил владыка. В комнате стояла железная кровать, у окна — стол. Единственный стул предназначался владыке, а для гостей принесли 2 табуретки. Рассказывал отец Дмитрий Стефановский: «Владыка принял нас не то что любезно, а как-то по-монашески кротко. Говорил он тихо и мало. Мы рассказали ему о положении епархиальных дел, о трудностях, переживаемых епархией, об обновленцах. Владыка слушал нас внимательно, кое о чем нас переспросил. Нас поразила общая скудность обстановки и его бедной одежды, но зато привела в восторг аскетическая внешность, застенчивость и какая-то детская робость. Когда в конце беседы, мы положили перед ним пакет с деньгами на предстоящие расходы по поездке в Астрахань, владыка густо покраснел, смутился и, отодвигая от себя пакет, сказал: «Что вы, что вы, зачем же деньги, нет, нет, не надо, я приеду, приеду». Нам стало неловко, как будто мы сделали что-то очень непристойное или обидное». После чая, поданного молодым келейником, священники собрались уходить. При прощании владыка сказал им, чтобы они ехали домой одни, его не дожидались, и что он приедет 8 или 9 декабря. Особо владыка подчеркнул, чтобы о его приезде не оповещалось и не устраивалось каких-либо встреч или церемоний.
Приехал архиепископ Фаддей в Астрахань 9 (22) декабря 1923 года. Ехал он в поезде и уже на подъезде в городе был слышен колокольный звон. Все опасения владыки оправдались. Встреча его была торжественной. Когда поезд остановился, все купе, в котором ехал владыка, тотчас заполнилось встречавшим его духовенством. Священники подходили к нему под благословение, толпились, ища глазами его багаж, и были очень удивлены, увидев старенький, видавший виды саквояж и почти не тронутый узелок со съестным и зеленой эмалированной кружкой. Видно было, что эта восторженная встреча смутила владыку. Он был явно встревожен и возбужден. При выходе из вагона он смутился еще больше, увидев на перроне толпу из духовенства и мирян, а далее, на вокзальной площади, волнующееся людское море. Он растерялся, сунул ехавшему вместе с ним А. И. Кузнецову свой узелок, вышел из вагона и сейчас же оказался в центре людского потока. У вокзала владыку ожидала пролетка, но сквозь толпу она не смогла пробиться — владыка пошел пешком, сопровождаемый толпою. Расстояние от вокзала до Крестовоздвиженской церкви было не более одного километра, но владыке потребовалось около двух часов, чтобы дойти до нее. Моросил мелкий, холодный дождь, было грязно, но это в отличие от торжественной встречи нисколько не смущало владыку. Около одиннадцати часов утра он дошел до храма, и тут же началась литургия. Был воскресный день, праздник иконы Божией Матери «Нечаянная радость». Об этой нечаянной радости, которая постигла астраханцев, сподобившихся наконец-то увидеть своего долгожданного архипастыря, говорил в приветственной речи при встрече архиепископа Фаддея в храме старейший протоиерей города отец Николай Пальмов. Перед приездом архиепископа Фаддея у верующих астраханцев возникла одна серьезная проблема — не было архиерейского облачения. Кафедральный собор и его богатейшая ризница были в руках «обновленцев». В Покрово-Болдинском монастыре нашли один комплект архиерейского облачения, принадлежавшего подвижнику и аскету, епископу Тихону (Малинину), управлявшему Астраханской епархией в конце XVIII века. В Иоанно-Предтеченском монастыре, у одного из монахов отыскали мантию, принадлежавшую епископу Леонтию (фон-Вимпфену), расстрелянному большевиками. У протоирея Николая Пальмова хранился посох архиепископа Митрофана (Краснопольского), расстрелянного вместе с владыкою Леонтием. В этих, по сути, священных реликвиях, принадлежавших его духоносным предшественникам, и служил архиепископ Фаддей свою первую службу на Астраханской земле. Литургия закончилась в три часа дня, но до пяти часов вечера архиепископ Фаддей благословлял молившихся в храме и собравшийся вокруг храма народ.
Появление архиепископа Фаддея на Астраханской кафедре стало необычайным для нее даром. Владыка был святой жизни, что отмечали все близко знавшие его люди. Святейший Патриарх Тихон называл его «светочем Церкви», «чудом нашего времени». Кротость, смирение, аскетизм — основные черты его пламенного монашеского духа, которые отличали владыку Фаддея с раннего возраста. С первых дней приезда его в Астрахань по городу стала ходить молва, что владыка очень мало ест, почти целый день проводит в церкви, по ночам часто пишет, спит чуть ли не на голых досках. Какие-то сердобольные старушки принесли владыке чуть ли не дюжину только что сшитого белья, староста Князь-Владимирской церкви Агафонов, заметив на ногах архиерея старенькие с заплатками сапоги, принес ему хорошую теплую обувь, но все это владыка немедленно раздал нищим. Жил он очень скромно.
Вот как описывает А. И. Кузнецов свои впечатления от посещения квартиры владыки Фаддея, которую тот снимал в Астрахани: «Был январь. Морозный полдень. Парадную дверь отперла мне древняя старушка. По короткой скрипучей лестнице я поднялся наверх и в коридоре увидел владыку, который тоже вышел на мой звонок. Встретил он меня ласково и повел в комнату. Вот я и в жилище этого удивительного человека. На всем, что находится в комнате — печать простоты, вернее, убожества. Владыка занимает две комнаты. В первой комнате стоит простой сосновый стол, покрытый цветной клеенкой, три или четыре стула, на двух окнах — кисейные занавески, в углу образа с полотенцами на киотах. Во второй комнате железная кровать, покрытая серым байковым одеялом. Первая комната имеет назначение: столовой, приемной и кабинета, вторая — спальня. Все для меня здесь было новым и неожиданным. Раньше я видел богатые архиерейские покои — дворцы, пышные выезды в дорогих каретах, сановных архиереев. А вот здесь — картина убожества, неприхотливость. Старушка принесла два стакана чая и несколько булочек. Владыка выпил свой чай и съел булочку. Второй стакан был около меня и, по-видимому, предназначался мне. Так как ни хозяин, ни его прислужница меня не угощали, я не знал, что делать с чаем. Выпил я полстакана, когда чай был почти холодным». Такое «невнимательное» отношение к гостю со стороны владыки сначала несколько шокировало Кузнецова. Но позже, познакомившись с архиереем поближе, Аркадий Ильич понял, что эта странная «неучтивость» была проявлением еще одной добродетели владыки, не сразу заметной с первого взгляда. Оказывается, владыка не имел ничего своего собственного. Давали ему чай или обед — он пил, ел, а если не давали — не спрашивал. Что делалось в доме по хозяйству, он не знал, ни во что не вникал, всегда считал себя гостем и зависимым от того, кто ему прислуживал.
Видя кротость и смирение владыки Фаддея, доходившие порой до детского незлобия, люди поражались его духовной красотой. Эта духовная гармония притягивала к себе людей, которые толпами сопровождали владыку по дороге в храм, искали общения с ним в церкви, после службы, не отпуская его долгими часами, ища совета и утешения. Толпы людей постоянно ожидали его возле дома, на улице и во дворе, что вызывало естественное раздражение у ухаживавших за владыкой. Его жилище на Тевяшевской улице, дом № 11, находилось недалеко от Покровской церкви, куда он ходил ежедневно утром и вечером одной и той же дорогой — через парк. Дорога стала привычной, здесь толпа ждала владыку, чтобы вместе идти в храм. И долго-долго эта дорожка именовалась «Фаддеевской». Вспоминает Нина Дмитриевна Кузнецова: «Владыка вставал очень рано, засветло, и шел на службу в храм, одно время стали осаждать его местные мальчишки-хулиганы — бросать в него камнями. Узнали мы с подругами и решили владыку охранять. Было нам тогда лет по 14—15-ть. Я рано утром, вся заспанная, обегала всех подруг, будила их, и мы шли к владыке. Владыка выходит, улыбается, всех нас в лоб целует, а мы окружаем его, и так всю дорогу через парк до церкви. Мальчишки только появятся, а мы на них шикаем. Они постоят-постоят и уходят. В скором времени они и отстали. Так мы защищали владыку».
Служил владыка Фаддей каждый день. И вот как описывает его богослужения А. А. Соловьев: «В то время я ходил в церковь довольно редко, обычно на богослужения, совершавшиеся владыкой Фаддеем (Успенским). Они производили на меня глубокое впечатление, особенно памятно мне, с какой умилительной кротостью, с каким искренним глубоким религиозным чувством он возглашал: «Услыши ны, Боже, Спасителю наш, упование всех концов земли и сущих в море далече». Когда я впервые это услышал, то был совершенно потрясен, ибо я совершенно ясно слышал не богослужебный возглас, но обращение владыки к Богу, как предстоящему перед ним живому Существу, и вообще все богослужение владыки производило впечатление живой, непосредственной его беседы с Богом. Это ощущалось не только мною, но и многими, а возможно, и всеми».
Служил владыка самоотверженно, не взирая на скорби и болезни. Особенно это ощущалось в Великий пост. Вспоминает А. И. Кузнецов: «Великий Четверг 1924 года. Владыка служит в Покровской церкви. Идут часы, владыка стоит на кафедре среди церкви (он никогда не садился). Протодьякон Антоний Поздняков и дьякон Иоанн Галямин стоят на солее с кадилами. «Благослови, владыка, кадило», — говорит о. Антоний. Владыка углубился, немного опустил голову и никакого движения. Протодьякон снова еще громче просит благословить кадило и опять никакой реакции. Оба идут к кафедре, получают благословение и начинается каждение. После омовения ног я узнал, что владыка с понедельника ничего не ел, и будет ли он что-либо есть до Св. Пасхи?»
Да, пища занимала в жизни владыки какое-то незначительное место. Зная, что владыка мало ест, ключарь о. Дмитрий Стефановский всякий раз, когда приход после богослужения приглашал владыку на «чай», предупреждал местное духовенство ни о чем за чаем не поднимать разговора, если не заговорит сам владыка. Так это было и на праздник Преображения на Трусово, когда собрались на «чай» в доме священника о. Александра Руденкова.
«Отцы, умоляю Вас не начинать разговора за чаем. Владыка увлекается беседой и плохо ест», — говорил о. Дмитрий при входе в дом о. Александра. Сели за стол, принялись за еду, владыке подали чай. Едва он притронулся к булочке, как священник А. Тихонов начал: «Меня тронуло Ваше упоминание в проповеди, владыка, когда вы привели слова апостола Павла: «Аще не восста Христос, тщетна вера наша». Отец ключарь мечет громы и молнии в сторону, где сидит о. Тихонов. Но владыка забыл и о чае, и о булочке и принялся говорить на эту тему. Все едят и слушают, а владыка, по милости упрямого совопросника, ведет беседы. Конечно, все напились, наелись, владыка увидел, что никто уже не прикасается к пище, встал, прочли молитву. На этом и закончился «чай».
Вот еще один случай. 31 августа (ст. стиль) 1924 года владыка предпринял с астраханскими паломниками паломническую поездку в село Иванчуг — от Астрахани в 3—4 часа езды по Волге. Иванчуг знаменит был тем, что там в церкви хранилась чудотворная Феодоровская икона Божией Матери. Астраханцы свято чтили эту икону, с давних времен богомольцы совершали в Иванчуг паломничество и пешком, а затем на пароходах. Икону не раз с почестями привозили в Астрахань, где перед нею совершались торжественные молебны. Вот туда, в Иванчуг и предпринял поездку владыка Фаддей. Духовенство Иванчугской церкви арендовало у пароходства пароход «Чугунов» для этой поездки. Уже с полудня паломники являлись на пароход, а к двум часам он был полностью загружен, ждали архиерея. На пароходе не было пассажирских кают, а внизу был кубрик или салон. Вот в этот салон принесли несколько кресел под белыми чехлами, раздвинули стол и уставили его винами и яствами. В кубрике сновал повар, приглашенный из какого-то ресторана. Словом, и на палубе, и в салоне ожидали архиерея. Он приехал. На трапе встречает его духовенство и, конечно, ведет в салон. Но владыка идет по палубе к корме, толпа дает ему дорогу. На корме между якорями, цепями и лебедкой владыка увидел канатную бухту и сел на нее. И так три с половиной часа владыка не сходил со своего места, окруженный народом, с которым беседовал о завтрашнем празднике Симеона Столпника. В это время подул ветер, стало прохладно и надо было укрыться в теплом месте. Из салона приходили и настойчиво звали владыку, но он беседовал, и, по-видимому, не замечал холодного ветра. В Иванчуге его встретили с колокольным звоном. Духовенство местной церкви и из окрестных сел, в светлых облачениях стояли на берегу среди многотысячной толпы народа. Там же находилась Феодоровская икона Божией Матери, владыка приложился к ней и направился с процессией в храм. Сейчас же началась всенощная, с акафистом Феодоровской иконе Божией Матери, которая окончилась в 11 часов вечера. Владыка, вместе с сопровождающими его, был приглашен на ночь в настоятельский дом. Накрыли на стол, пригласили на ужин, и владыка, у которого и крошки-то во рту за весь день не было, еле еле притронулся к пирогу, потом съел кусочек арбуза. Вот и вся его архиерейская трапеза. На другой день на том же пароходе все вернулись в Астрахань.
Владыка был удивительно молчалив, если затрагивались вопросы, не имеющие отношения к духовной и научно-богословской темам. Зато в беседах о духовной жизни владыка вдохновлялся и мог говорить часами.
Рассказывает А. И. Кузнецов: «Прихожу однажды к владыке и говорю: «Какой ночью был ливень с громом, на улице лужи…» Владыка смотрит на меня и о чем-то думает. «Да, да, ливень. Вот, в сегодняшней Четьи-Минее рассказывается о житии праведного, Христа ради юродивого, однажды застал его ливень в лесу…» Владыка воодушевляется рассказом, воспользовавшись паузой, я говорю владыке: «У вас в доме крыша худая, на лестнице-то вода». Молчание».
Таким же образом проявлялось и необыкновенное смирение владыки. Рассказывает тот же А. И. Кузнецов: «Прочитав его книгу «Единство книги пророка Исайи», я спросил владыку, в каком году он получал магистерскую степень. «А кто вам сказал, что я магистр богословия?» «То есть как? Я прочел об этом в четвертом томе энциклопедии Брокгауза и Ефрона», — ответил я. «Мало ли что они напишут.… Так на чем мы остановились? Да, я говорил о «Даниловых седьминах»…»
Необыкновенная любовь владыки проявлялась не только к людям, окружавшим его, но и ко всему живому. Рассказывает Нина Дмитриевна Кузнецова: «Окотилась у владыки кошка. Келейница его Вера Васильевна решила утопить котят.
— Каиново дело задумала, — узнав об этом, сказал ей владыка.
— Владыка, да куда ж нам их девать? — только и развела руками Вера Васильевна. А владыка собрал котят в подол своей рясы, отнес их в свою келью и запер там на ключ. А сам ушел на службу. Когда вернулся с прихожанами, стал всем предлагать котят, и их быстро разобрали. Потом еще спрашивали, не осталось ли еще котеночка.
Как-то раз Нина Дмитриевна была в гостях у владыки и увидела ползущего по его стене паучка. Захотела она его убить, а владыка не разрешил: «А ты его создала?» — после чего он взял паучка и выпустил его на улицу.
Несомненная святость владыки проявлялась во всех его делах. Люди знали о его прозорливости, а также о силе его молитвы, которая даже с одра болезни подымала. Рассказывает также Н. Д. Кузнецова: «Мама моя, Таисия Михайловна, рубила дрова, и одно полено, отскочив, сильно ударило ее по ноге. Нога стала быстро распухать и нестерпимо болеть. Таисия Михайловна позвала дочь и говорит: «Нинурка, беги скорей к владыке, скажи, что помираю, пусть помолится за меня». И еще сказала ей, чтобы обязательно посмотрела на время, когда владыке скажет. Нина побежала к дому владыки, а вышедшая Вера Васильевна ее не пустила:
— Владыка устал после службы, отдыхает.
А Нина плачет, просит. Смотрит на окне, на втором этаже штора приподнялась, и владыка стоит и зовет ее к себе. Вере Васильевне пришлось пустить. Забежала Нина к владыке, все рассказала. Владыка выслушал ее внимательно, дал святое маслице, велел ногу помазать. А Нина в это время тихонечко на часы посмотрела — четыре часа. Владыка поймал ее взгляд и только улыбнулся. Прибегает Нина домой, а матери уже легче.
— Когда владыке сказала?
— В четыре часа, — отвечала Нина.
— Вот в четыре часа мне и стало легче, — сказала Таисия Михайловна.
Приезд архиепископа Фаддея в Астрахань вызвал естественную тревогу у «обновленцев». Тем более пугало раскольников, что встреча владыки вылилась в такую небывалую манифестацию торжества православия. Все это угрожало «обновленцам» потерей остатков их жалкого церковного стада. Первые службы архиепископа в Кресто-Воздвиженской церкви привлекли массу верующих. На Рождество Христово 25 декабря 1923 года (7 января 1924 года) владыка Фаддей служил утреню и обедню в Рождество-Богородицкой церкви в верхнем ее храме. Несмотря на то, что богослужение началось в три часа утра, огромная масса верующих заполнила храм и внутренние лестницы, площадку нижнего храма, широкую паперть и часть улицы у Краеведческого музея. Другие православные церкви тоже были переполнены молящимися. Зато Успенский кафедральный собор, в котором обновленческий епископ Анатолий (Соколов) служил позднюю обедню, почти пустовал. В праздник Крещения Господня повторилось то же самое. Крестный ход на воду, начавшийся от Рождество-Богородицкой церкви, представлял собой грандиозное зрелище. Масса верующих с иконами и крестами заполнила всю Московскую улицу и протянулась через Кремлевскую площадь до Волги. «Обновленцы» же вышли из Кремля с горсточкой своих приверженцев. Легко себе представить, что думали обо всем этом в обновленческом лагере. В то же время много говорили о неуместности триумфальной встречи владыки Фаддея, да и сам владыка не одобрительно относился к такой церемонии. Толковали о вреде от такого открытого, демонстративного вызова «обновленцам», боясь ответных мер со стороны гражданских властей, поддерживавших «обновленчество». Опасения такого рода, разумеется, были не беспочвенны, но большинство рассуждало иначе. Конечно, верующие и не надеялись, что после приезда к ним православного архиерея «обновленцы» приостановят свои притязания на православные храмы и, что обновленческая смута прекратится сама собой. Нет, конечно, ни того ни другого ожидать было нельзя, так как процессы эти контролировались силам стоящими, над «обновленчеством». Приезд владыки Фаддея, как и следовало ожидать, нанес ущерб самой обновленческой идеологии, подтвердил ее лживость и порочность. «Обновленчество», искусственно поддерживаемое, не теряло свою силу, но доступ к сердцам верующих для него был окончательно закрыт. Именно поэтому триумфальная встреча владыки явилась определенной победой. Она укрепила православное сознание точно так же, как и все последующее служение владыки в Астрахани.
Важно отметить, что сам владыка Фаддей за все время своего пребывания в Астрахани ни одного слова не сказал публично против «обновленчества». Но для верующих не нужны были слова обличения, они и без слов понимали правду Церкви, воплощенную в этом божественном сосуде кротости, смирения, преданности и полного отречения от всего, что ни есть Церковь. Хорошо это чувство выразил идеолог астраханского «обновленчества» о. Ксенофонт Цендровский, когда приносил покаяние в грехе раскола. Он сказал: «Долго я коснел в грехе обновленчества. Совесть моя была спокойна, потому что мне казалось, что я делаю какое-то нужное и правое дело. Но вот я увидел владыку Фаддея, я смотрел на него и чувствовал, как в душе моей совершается какой-то переворот. Я не мог вынести чистого проникновенного взгляда, который обличал меня в грехе и согревал всепрощающей любовью. И я поспешил уйти. Теперь я ясно осознал, что я увидел человека, которому можно поклониться не только в душе, но и здесь на ваших глазах».
Действительно, хотя «обновленцы» теряли свою паству, но благодаря поддержке властей натиск их на православные храмы не утихал. Сначала они захватили Кресто-Воздвиженский храм, а после того, как владыка Фаддей сделал Рождество-Богородицкий храм своим собором, потянули свои руки и к этой церкви. Сложилась курьезная ситуация — нижний храм Рождество-Богородицкой церкви оказался у «обновленцев», а верхний — у православных. Так продолжалось до окончания Великого поста 1924 года, когда перед Пасхой «обновленцам» удалось захватить всю церковь целиком. После захвата Рождество-Богородицкой церкви владыка Фаддей перенес свою кафедру в Знаменский храм, но и он удержался за православными всего одну неделю. «Обновленцы» приступили к захвату Петро-Павловской церкви. Раскольники действовали нагло, не стесняясь в средствах, прибегая к явным подлогам и фальсификации документов. Все жалобы православных в местные органы власти были безрезультатны. В таких условиях владыка Фаддей благословил отправиться в Москву делегации из православных мирян, чтобы представить жалобу в вышестоящие органы власти на действия местных обновленцев и на попустительство им астраханских властей. Миссия эта не имела каких-либо положительных результатов, но на месте, в Астрахани, «обновленцы» притихли. Они отказались от своих притязаний на Петро-Павловскую церковь. Православным удалось также добиться регистрации церкви Иоанна Златоуста, в чем долго упорствовали местные власти. А самой большой победой стало возвращение православным Никольской церкви на Трусово, ранее захваченной «обновленцами». Сельские храмы, ранее в большинстве своем принявшие сторону «обновленцев», так же один за другим возвращались под окормление православного архиерея — владыки Фаддея. Положение в епархии начало постепенно стабилизироваться.
Уже в марте 1924 года владыка Фаддей сделал собором Князь-Владимирскую церковь, вмещавшую многотысячное количество верующих. Церковь Петра и Павла он определил для воскресных всенощных бдений и чтения акафиста Николаю Чудотворцу; Покровскую церковь — нечто вроде крестовой, где он ежедневно бывал и почти каждый день совершал литургию. Потом владыка любил служить в Единоверческой церкви, очень уютной, богато украшенной, снаружи увенчанной пятиглавой кровлей, со старинной пирамидальной колокольней. Впрочем, владыка часто посещал и все другие храмы и по будням служил то у Афанасия Афонского, то у Тихвинской, то у Николы у прокаженных: так в народе звалась Никольская церковь при приюте прокаженных на берегу реки Царев, где сейчас школа милиции. Все знали, что в любой день владыка где-нибудь служит. Но были у него и постоянно заведенные богослужения. В церкви Петра и Павла он служил каждую среду всенощную, а в четверг — акафист Николаю Чудотворцу, в пятницу он читал акафист Пресвятой Богородице в Покровской церкви, в воскресенье — акафист Спасителю в Князь-Владимирском соборе. После акафистов владыка вел беседы. В церкви Петра и Павла он разъяснял Новый Завет, начиная с первой главы Евангелия от Матфея и кончая Апокалипсисом. Владыка останавливался на каждой строчке евангельского текста и разъяснял его смысл. Стоит, бывало, владыка на кафедре в мантии и омофоре и говорит, говорит. Его белое аскетическое лицо сосредоточено, глаза горят, румянец на щеках — кумач, а в церкви — тишина и какой-то особый проникновенный покой. Все любили эти святые минуты. За акафистами в Покровской церкви — по пятницам — владыка изъяснял Ветхий Завет, а после воскресных акафистов — житие святых дня. Проповеди владыка говорил за каждой литургией, даже и тогда, когда бывал нездоров. Вспоминает А. И. Кузнецов: «Помню, это было 8 (21) сентября 1924 года в день Рождества Богородицы. Владыка служил обедню в Покровской церкви. Во время херувимской он почувствовал себя плохо. Стоявший у престола по правую руку о. Дмитрий Стефановский отвел владыку в кресло, принесли воду, нашатырный спирт. Все как будто обошлось, служба продолжалась, но при отпусте повторилось то же самое, надо бы немедленно ехать домой в постель, но владыка, едва оправившись от приступа, вышел с проповедью».
В Астрахани владыка Фаддей был окружен всеобщей любовью, как мирян, так и духовенства. Хотя среди части астраханского духовенства в отношении к владыке ощущалась некоторая двойственность: с одной стороны, они разделяли общее умиление его прекрасной личностью, его монашеской кротостью, смирением, чрезвычайной доступностью и простотой в обращении со всеми, но с другой стороны, в них проглядывала добродушная ирония по поводу его метода управления епархией, состоявшего в полном самоустранении от всех административных дел. Да, действительно, владыка отстранял от себя административную часть управления епархией, это могло показаться странным, совершенно необычным, противоречащим церковному порядку. Но ведь и сам-то владыка был «необычный». У него не было своей канцелярии. Была всего одна именная архиерейская печать для ставленнических грамот и указов о назначениях и перемещениях. Ставленнические грамоты и окружные (пасхальные и рождественские) послания печатала на машинке дочь ключаря, Елизавета Дмитриевна, а указы о назначениях выводил от руки сам ключарь о. Дмитрий Стефановский. Все делопроизводство находилось у ключаря в саквояже. Конечно, быть может, в то время административные функции епархиального архиерея были очень незначительны. Приходами управляли церковные советы, с Москвой, если была деловая переписка, то она заключалась в частных письмах, за исключением патриарших посланий. После кончины Патриарха Тихона и ареста его Местоблюстителя — митрополита Петра (Полянского), епархии вообще остались без центрального управления. Что же делать в таких условиях канцелярии? Формуляров на духовенство не велось после того, как в дни революции была разгромлена Консистория, а вместе с нею уничтожены и формуляры. К тому же в понятии владыки Фаддея дисциплинарных дел не было, потому что за всю свою архиерейскую деятельность он ни на кого ни одного взыскания не наложил. Более того, никто не слышал от него какого-то ни было устного упрека или грубого слова, сказанного в повышенном тоне. По правде сказать, и не было у владыки времени для канцелярских дел. Ежедневные, утром и вечером, посещения церкви и служба, а днем прием посетителей, постоянно толпившихся на лестнице, в коридоре, во дворе, ввиду открытого доступа к владыке. Какой-то деревенский батюшка, узнав о простоте приема посетителей архиереем, явился к нему прямо с парохода в шесть часов утра. И ничего. Был принят, только батюшке пришлось подождать минут 5, пока владыка умылся.
Конечно, можно предположить, что чисто аскетический строй жизни выработал у владыки Фаддея сознание, что помимо чисто монашеского делания — созерцания, богомыслия и молитвы, его внешняя миссия, как епископа, должна состоять в постоянной апостольской связи с народом, в назидании верующих сердец. Все остальное приложится. Именно такое чисто духовное управление паствой, составляющей тело Церкви Христовой, импонировало внутреннему убеждению владыки. И не случайно говорил он часовые проповеди за каждым богослужением, вел беседы за акафистами, в течение двух лет объяснял Священное Писание, предпринимал апостольские поездки по епархии. И верующие люди, следующие за ним тысячами, видели в нем не только отрешенного от всего мирского святого человека, но и своего духовного вождя — внешний притягательный Центр.
Собственный пример был главной силой для архиепископа Фаддея в управлении Церковью. Вот один из эпизодов, показывающих влияние собственного примера владыки на других. Дьякон церкви села Никольского о. Дмитрий Попов был уволен церковным советом из прихода за самогоноварение. Зная о близких отношениях Аркадия Ильича Кузнецова к архиерею, он явился к нему с просьбой, ссылаясь на бедственное положение его большой семьи, — не сможет ли Аркадий Ильич замолвить за него слово перед владыкою. Было место дьякона в Князь-Владимирской церкви (у о. Дмитрия был хороший бас), но нужен архиерейский указ, О. Дмитрий уверял Кузнецова, что обвинение его в самогоноварении — клевета, тот поверил, и они вместе пошли к владыке. Оставив дьякона ожидать в коридоре, Аркадий Ильич зашел в келью и рассказал владыке, зачем он пришел. Владыка уже знал о случившемся из письма старосты из Никольского.
«А он не будет варить самогонку в городе?» — спросил владыка у Кузнецова. Тот убежденно ответил, что это клевета и что сам о. Дмитрий здесь и собирается опровергнуть обвинение. Кузнецов позвал дьякона, а тот, едва переступив порог кельи, сразу же бросился в ноги архиерея. Владыка смутился: «Что вы, что вы, зачем это?» И, наклонясь, стал поднимать его за руку. А дьякон завопил своим басом: «Простите меня, владыка святой… Я недостойный, окаянный, дьявол меня попутал и завлек в этот грех…» Когда он успокоился, владыка спросил его: «Даете вы слово, что больше не будете заниматься самогонкой?» Обрадованный дьякон в слезах, с крестным знамением дал обещание. Владыка преподал ему благословение и сказал: «Молитесь Божией Матери, чтобы Она помогла вам избавиться от этого соблазна». После этого о. Дмитрий повернулся лицом к Кузнецову и повалился ему в ноги, прося прощение в том, что он ему солгал. Позже, вспоминая этот случай, о. Дмитрий Попов рассказывал Кузнецову: «История моего назначения к Князь-Владимирской церкви — есть история исцеления от моих недостатков. Я лгал вам, что не варил самогон, хотел это вранье продолжить и у архиерея. Но, увидев его, я понял сразу, что такому человеку лгать нельзя. Его аскетический вид, большие глаза, кроткие и проникновенные, покоряли и звали к правде Божией. Беру на душу величайший грех, если скажу вам, что другому архиерею, особенно тому, кто меня рукополагал, я не солгал бы, зная, что за признание он оттаскал бы меня за волосы и другого места не дал… Данное обещание я твердо храню и со слезами вспоминаю милость ко мне этого чудесного человека». Дьякон Дмитрий Попов, по отзывам духовенства и церковного совета Князь-Владимирской церкви, был примерным человеком, отличался благочестием. Через год владыка Фаддей сделал его протодьяконом. Умер он от туберкулеза в 1933 году.
Этот случай представляется показательным в смысле методов ведения архиепископом Фаддеем епархиальных дел. В иных условиях появились бы дознание, канцелярская волокита, суд и приговор епископа. И кто знает, был бы в таком случае благожелательный исход. А здесь налицо духовная мудрость и быстрое решение вопроса.
Понимая душу и мистический склад жизни владыки, само его окружение старалось избавить его от административных канцелярских дел. Под руководством о. Дмитрия Стефановского духовенство занималось разными церковными вопросами. В коридоре архиерейской квартиры постоянно днем находилось духовенство. Что-то обсуждалось, перелистывались страницы книг. Иногда слышалось: «Надо на завтра позвать о. Иоанна Великанова, ведь он уставщик и скажет как быть», или «Почему нет о. Болтинского, ведь он обещал принести комментарий к апостольским правилам». Отец Василий Наследышев доказывал какому-нибудь старосте, что «в это воскресенье владыка не сможет у вас служить, он уже утвердил расписание богослужений на этот месяц». Появлялся о. Дмитрий Стефановский и, обращаясь к о. Евгению Карасеву, спрашивал: «Вы ответили в Харабали на запрос священника?» или «Вы говорили Жимскому, какую Херувимскую надо петь в пятницу?» Обращались и к о. Дмитрию Стефановскому: «Вы составили наряд духовенства на воскресенье?»
Одним словом, все эти вопросы стремились разрешить самостоятельно. План богослужений архиерея составлялся здесь же, ключарь показывал его владыке, обычно он с ним соглашался и один экземпляр прикреплял к стене у единственного стола. Часто владыка не знал, кто ему будет сослужить в том или ином богослужении, так как во все эти вопросы не вникал.
Владыка любил церковное пение. Зная это, окружавшее его духовенство маневрировало певцами. Нужно сказать, что в Астрахани в те времена было несколько прекрасных хоров. В Петропавловской церкви руководил хором знаменитый Жимский, в Иоанно-Златоустинской церкви — Васильев (бывший регент Успенского кафедрального собора), в Князь-Владимирской церкви — Власов-Желудков. Одним словом, в каждой церкви, находившейся под окормлением владыки Фаддея, был хороший хор. И вот, к тому или иному архиерейскому богослужению церковный хор усиливался за счет хоров других церквей. Иногда сам владыка говорил ключарю, чтобы он попросил регента спеть «Херувимскую» Рахманинова, Чайковского или еще какого-нибудь автора.
Иногда в коридоре архиерейского дома решались и хозяйственные вопросы. Вот из кухни выходит келейник о. Халев и обращается к собравшимся: «Отцы, помогайте! Вчера приходил хозяин и просил деньги за квартиру, а где я их возьму, у владыки их никогда не бывает». Кто-то из присутствующего духовенства идет в Покровскую церковь, там достает деньги и улаживает квартирный вопрос. Или мать владыки просит у собравшихся немного денег на домашние нужды. «Однажды, — рассказывал А. И. Кузнецов, — едва я успел переступить порог этого дома, как ключарь спросил, нет ли у меня с собой денег. Понадобилась какая-то незначительная сумма, и вот весь дом в затруднении. Оказалось, что владыка собирается во Владимировку, поезд идет часа через два, а у о. Халева нет денег на билет. Случайно подвернулся я, и дело с деньгами было улажено».
Вообще с деньгами и продовольственным обиходом было сложно, драматично. Дело в том, что сам владыка плохо разбирался в деньгах, ни от кого денег не брал и о. Халеву запретил принимать всякие денежные подношения. Вскоре прибыло еще два иждивенца: мать владыки и Вера Васильевна Трукс, благословленная Патриархом Тихоном, келейница владыки. Так как владыка о своем бюджете не думал, то о нем позаботились все те же отцы, окружавшие его. Они распределили между приходами расходы по содержанию архиерейского дома. Квартиру, освещение, отопление и все прочие расходы, связанные с квартирой, должен был оплачивать приход Покровской церкви; за пользование выездной пролетки, расчеты с ее хозяином Федором Федоровичем должен был нести приход Иоанно-Златоустинской церкви. Приход Петропавловской церкви обеспечивал ежемесячно выдачу денег на продовольствие, обувь, одежду и пр. Деньги выдавались Вере Васильевне. За Князь-Владимирской церковью оставлена была обязанность покупки материалов и пошив из него облачений, иподиаконовских стихарей, расчеты с портными. Хотя владыка предпочитал все время служить в своем ветхом желтеньком облачении, а летом в белом полотняном с голубой отделкой. Только под конец для него было сшито зеленое бархатное облачение. Кажется, один раз он в нем только и служил. Нетребовательность ко всему у владыки была необыкновенная. Питался он, как правило, каким-нибудь грибным или овощным супом, овощными котлетами, в скоромные дни ему подавали рыбную уху с кусочком рыбы и немного каши. Утром он пил один стакан густого, только что заваренного чая с булочкой, в скоромные дни булочку помазывал сливочным маслом. Келейник владыка о. Халев не выдержал всей суровой жизни в его доме, отпросился в отпуск, уехал и больше не вернулся.
Владыку Фаддея очень любил и почитал Святейший Патриарх Тихон. Приехавшим к нему астраханцам, привезшим жалобу на «обновленцев», Патриарх говорил: «Знаете ли вы, что владыка Фаддей святой человек. Такие светильники Церкви — явление необычайное. Но его нужно беречь, потому что такой крайний аскетизм, полнейшее пренебрежение ко всему житейскому, отражается на здоровье. Разумеется, владыка избрал святой, но трудный путь, не многим дана такая сила духа. Надо молиться, чтобы Господь укрепил его на пути этого подвига».
В августе 1924 года Святейший пригласил владыку Фаддея в Москву, на торжества по случаю праздника в честь Донской иконы Божией Матери. Ко дню праздника — 19 августа (по ст. ст.) владыка, к сожалению, не смог попасть из-за случившейся в то время железнодорожной катастрофы на станции Палласовка, но успел прибыть ко дню своего ангела — 21 августа (по ст. ст.) и послужить в монастырском храме Донской иконы Божией Матери. Сразу же после службы Святейший пригласил владыку к себе позавтракать. Было это около 12 часов, и прямо из церкви владыка отправился в патриаршие покои. Встретились они в столовой. Святейший тепло поздравил архиепископа Фаддея с Ангелом, обнял его и по русскому обычаю трижды его облобызал. Сразу же после молитвы сели за стол. Других гостей не было и Святейший начал трапезу с того, что извинился за такую скромность завтрака: «Я знаю, вы, владыка, не любите торжественных приемов и многолюдных трапез, так вот, я пригласил вас на скромный завтрак, тем более, хочу видеть вас в самой простой келейной обстановке». Во время завтрака Патриарх сказал теплую сердечную речь в адрес именинника. Владыка Фаддей, отвечая на это приветствие, отметил исповедническую деятельность Патриарха, его мужество и мудрость по управлению Церковью. «Я молюсь Богу, чтобы он сохранил вашу драгоценную жизнь для блага Церкви». При этих словах Святейший прослезился.
После завтрака Патриарх подозвал келейника и что-то тихо ему сказал. Келейник вышел, а потом вернулся со свертком. «Ну вот, Преосвященнейший, вам именинный подарок — по русскому обычаю. Это облачение, притом красивое и сшитое по вашей фигуре. Хотел подарить отрезом, да ведь вы какой человек — все равно не сошьете или кому-нибудь отдадите… да… тут еще мантия, ведь ваша то, поди, старенькая…» Владыка Фаддей принял сверток и собирался уже поблагодарить Патриарха, как сверток выскальзывает из одной руки и из него падает красный бархатный футляр. «Да, тут еще маленькое прибавление… как это я забыл сказать о нем», — широко улыбаясь, говорит Патриарх. Когда владыка Фаддей открыл футляр, то нашел в нем бриллиантовый крест для ношения на клобуке и белые, слоновой кости, четки. Конечно, по своему смирению владыка никогда не носил подаренный ему бриллиантовый крест, хотя он был официальной патриаршей наградой.
Между тем в 1924—1925 годах астраханские «обновленцы» пытались искать примирения с Православной Церковью. Обновленческий епископ Анатолий (Соколов) дважды писал владыке Фаддею о необходимости примирения. С этими письмами приходил священник Николай Боровков. Владыка не принимал Боровкова, а, прочитав письма, передавал через келейника о. Халева, что он примет в общение с Церковью каждого желающего покаяться, но не признает обновленчество за Церковь и не может говорить о примирении с ним. Епископ Анатолий сам тогда приехал к архиепископу Фаддею, но владыка уклонился от встречи с ним.
В 1924—1925 годах в Астрахани происходили публичные диспуты на тему: «Есть ли Бог?» В качестве оппонентов приглашались архиепископ Фаддей и обновленческий епископ Анатолий (Соколов). Читал однажды лекцию ректор Московского университета М. Н. Покровский. Диспут происходил в кинотеатре «Модерн». Апологетическая речь владыки Фаддея вызвала шумные аплодисменты. Второй диспут, проходивший в театре «Аркадия», был для владыки огорчителен. Доклад проректора Саратовского университета Ильинского был содержательным. Владыка записывал некоторые места из доклада, собираясь выступить, но вслед за Ильинским с докладом выступил «присяжный лектор» астраханских атеистов Образцов, допустивший в речи хулиганское объяснение Всемирного потопа. Владыка Фаддей встал и немедленно вышел из ложи, за ним последовало и бывшее здесь духовенство. В президиум диспута была передана и оглашена записка владыки, что он не намерен участвовать в собрании, лишенного научного интереса и превращенного в арену антирелигиозных анекдотов.
Дважды приезжал в Астрахань обновленческий митрополит Александр Введенский со своими лекциями. Несмотря на специальное приглашение, владыка Фаддей оба раза уклонился от «удовольствия» присутствовать на этих лекциях. В Астрахани Введенскому, судя по всему, не очень понравилось, о чем он поведал в обновленческом журнале «Вестник Священного Союза…»: «В Астрахани ничего нельзя сделать полезного для Церкви, пока там сидит епископом фанатик Фаддей (Успенский)».
К сожалению, недолгим было пребывание архиепископа Фаддея на Астраханской кафедре. 29 октября 1926 года ГПУ арестовало заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского). В права заместителя вступил архиепископ Иосиф (Петровых), который 8 декабря издал распоряжение, где назначил себе заместителя по управлению Церковью архиепископов — Екатеринбургского Корнилия (Соболева), Астраханского Фаддея (Успенского) и Угличского Серафима (Самойлова). Архиепископ Корнилий был в ссылке и не мог выполнить возложенное на него поручение. Поэтому в середине декабря архиепископ Фаддей выехал из Астрахани в Москву, чтобы приступить к возложенным на него обязанностям по управлению Церковью.
В Саратове владыка, по распоряжению Тучкова (начальника VI отделения секретного отдела ВЧК), был задержан и отправлен в город Кузнецк Саратовской области, покидать который ему было запрещено. После получения известия о задержке владыки в Кузнецке астраханцы забеспокоились. Рассказывает Нина Дмитриевна Кузнецова: «Моя мама, Таисия Михайловна, по совету священнослужителей, стала собирать подписи, чтобы владыку Фаддея снова вернули в Астрахань. Она собирала подписи по городу, а еще одна женщина — прихожанка Евдокия в приходе Покровской церкви. Вместе они собрали 10 тысяч подписей. Таисия Михайловна сама вызвалась ехать в Кузнецк к владыке и вести прошение с подписями, так как другие все боялись. Ее спрашивали, а если ее арестуют? Она же говорила, что если заметит за собой слежку, то сразу сжует бумаги и выбросит». Но поездка в Кузнецк к владыке оказалась безрезультатной — в Астрахань его уже не отпустили, оставив невольным затворником в Кузнецке. И только в марте 1928 года власти разрешили выехать ему из Кузнецка. Митрополит Сергий, освобожденный к тому времени из тюрьмы, назначил архиепископа Фаддея в Саратов (официально с 27 сентября 1927 года), а в ноябре 1928 года перевел его в Тверь (Калинин).
Владыка Фаддей окормлял Тверскую кафедру в самые тяжелые для Русской Православной Церкви годы. 29 сентября 1936 года власти лишили владыку регистрации и запретили ему служить, но он продолжал служить и в последнем, незакрытом храме за Волгой. В декабре 1936 года митрополит Сергий назначил на Тверскую кафедру архиепископа Никифора (Никольского), но признание архиепископа Фаддея великим праведником было столь безусловно, что духовенство епархии по-прежнему общалось с ним как со своим правящим архиереем. Летом 1937 года начались массовые аресты, а 20 декабря был арестован и архиепископ Фаддей. Через десять дней после ареста «тройка» НКВД приговорила владыку к расстрелу. Высокопреосвященнейший Фаддей был казнен около часа ночи 31 декабря 1937 года. Рассказывают, что владыку утопили в яме с нечистотами.
18—22 февраля 1997 года освященный Архиерейский собор Русской Православной Церкви причислил архиепископа Фаддея к лику святых для общецерковного почитания. Честные останки владыки-мученика были обретены 26 октября 1993 года в день праздника Иверской иконы Божией Матери. Сейчас они покоятся в Вознесенском соборе г. Твери. Память священномученика празднуется Церковью в день его мученической кончины — 18 (31) декабря.