Слушая порой, что говорят, пишут в наши дни про верующих людей (заслуженно или нет, неважно), — ощущаешь иногда вдруг непреодолимое желание узнать: а как лично ты выглядишь в глазах других людей? Нет, не потому, что так зависишь от постороннего мнения. И не оттого, что ищешь от людей славы. И не в силу каких-то неизжитых комплексов. И не из корысти… Совсем по-другой причине.
Когда же приближались дни взятия Его от мира. Он восхотел идти в Иерусалим; и послал вестников пред лицем Своим; и они пошли и вошли в селение Самарянское; чтобы приготовить для Него; но там не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим (Лк. 9, 51-53).
Самарянам, жившим в этом селении, не понадобилось в этот раз слышать слова Христа, видеть дела Его. Им оказалось достаточно лишь Его внешнего облика, чтобы признать в Нем Путешествующего в Иерусалим и на этом основании отказать в приюте и ночлеге.
И если посмотреть на историю Церкви Христовой, то нетрудно заметить, как похожи были на Господа и Учителя своего все Его истинные ученики — от апостолов до новомучеников ХХ столетия. У каждого из них был вид путешествующего в Иерусалим. В горний, небесный, разумеется. В Иерусалим, град земной, сегодня путешествуют многие и с разными целями. И среди них, к слову, далеко не всегда различишь паломников — разве что по внешним каким атрибутам и признакам.
Вот и хочется понять поэтому: как видят тебя другие люди? Угадывается ли и в тебе образ путешествующего? Или ты похож на кого угодно, только не на того, кто, по слову апостола, не имеет здесь пребывающего града, но грядущего взыскует (Евр. 13, 14)?
И это не праздный вопрос, потому что очень редко мы, современные христиане, «узнаваемы», «отличны». Мы ходим в храм, молимся, постимся, читаем Евангелие и святых отцов и… остаемся такими же, как и те люди, которые ничего не знают об открывшейся нам жизни, не вкушали этой духовной пищи, но живут по-прежнему «во тьме и сени смертной» (Ис. 9, 2).
У нас те же реакции — ветхого, а не нового человека, мы так же быстро теряем душевное равновесие, стоит нас слегка задеть, так же поддаемся раздражительности, гневу, зависти. Так же косны в том, чтобы придти на помощь нуждающемуся, тем паче — пожертвовать чем-то ради него или предпочесть пользу ближнего своей. В нас не видно смирения и той любви, по которой когда-то так хорошо узнавали христиан язычники — даже из числа их преследователей и гонителей. Не видно… И самаряне, скорее всего, не стали бы чинить нам препятствий к тому, чтобы войти в их селение и заночевать в нем.
И — вот беда! Нас это, судя по всему, не очень и беспокоит. А, с другой стороны, и правда — что нам суд внешних! Мы ведь знаем, кто мы. Знаем, во имя Кого крестились, Чье Тело и Кровь принимаем во Святом Причащении, Кому молимся. И потому мы свободны. Свободны в той мере, что можем не думать о том, как поступаем с этими самыми внешними в своей повседневной жизни, честны ли, порядочны, любовны ли с ними. Можем не думать и о том, как поступаем друг с другом у всего мира на глазах, можем ссориться, спорить со «своими по вере», предаваться взаимным насмешкам, обвинениям, оскорблениям, осуждению… И при этом все так же твердо знать, что мы — христиане.
И, конечно, мы можем не беспокоиться о том, что не похожи напутешествующих в Иерусалим. И быть уверенными в том, что именно туда идем. Можем… Мы вообще многое можем. Кроме одного, пожалуй: так живя, и правда его достичь…
