Видеть красоту — это дар Божий

Прекрасное всех к себе зовет, отчего и называется красотой.
Дионисий Ареопагит

Сначала Бог создал мир как бы из необработанных элементов, а потом занялся украшением их. Ибо и свет Бог не сразу наполнил блеском солнца, и тьму не тотчас умерил приятным лунным светом, и небо не сразу обозначил созвездиями и планетами.
​Тертуллиан

Первое свидание — это всегда непросто. Нервы на пределе, и от них хочется бежать куда подальше, и мы бежим: вдоль широких проспектов, мимо стеклянных витрин. Мы пересекаем старый двор с уютным, но пустым сквером, из него выскакиваем недалеко от Летнего сада. Потом долго идем по набережной.

Разговор не складывается. Мы что-то говорим невпопад, смотрим с любопытством, но несмело. У меня горят щеки от мартовского ветра, и хочется чаю. Светофор пропускает нас на мост и там запирает. Между нами повисает пауза, только вместо тишины шум автомобильной пробки. Я поднимаю голову.

На небе тяжелые, бело-серые облака, похожие на неровно растрепанную вату. И вдруг они разъезжаются. Я вижу синее небо — чистое, высокое, звенящее. Оно искрится и таит в себе одновременно серебро уходящего холода и золото грядущего тепла. Я узнаю в нем тайну и обещание, и радость наполняет меня. В этой бесконечной чистоте я вижу вечность и чувствую ее присутствие. Единственное слово, способное выразить мое восхищение, вырывается само:

— Красота!

— Ты чего? — спрашивает парень.

— Какое небо сегодня! — выдыхаю я.

Он смотрит вверх, внимательно и молча, затем пожимает плечами:

— Какое?

Я пускаюсь в объяснение того, что вижу.

Он говорит:

— А я ничего такого не вижу. Нет там никаких красок, ни тем более звона — небо и небо.

— Ты что, не любишь небо? — тревожно спрашиваю я.

Светофор загорается зеленым, и мы идем дальше. Вместо ответа он предлагает:

— Хочешь чаю?

— Да, — отвечаю я, и мы заходим в кофейню.

Запах ванили и корицы сразу согревает меня. Я с недоумением смотрю на яркие пирожные: они кажутся пластмассовыми. Мы проходим вглубь и садимся за столик. Из окна виден мост, где мы только что говорили о небе. Я молчу, но мой визави продолжает сам.

— Что такое красота? — хитро спрашивает он.

Я пожимаю плечами. Он доволен. Поучительно поднимает палец вверх и говорит, будто учитель со стажем:

— Мир, не изуродованный грехом, содержит в себе всё самое лучшее. Он наполнен гармонией, чистотой, безупречной формой и цветом. Он дышит жизнью и свободен от смерти — это и есть красота. И я думаю, что видеть красоту — это дар Божий.

Я глупо хлопаю глазами и удивленно спрашиваю:

— Ты что, веришь в Бога?

— А чего же не верить? — в ответ удивляется он. — Ты сама посуди: как всё умно придумано — по-любому, Бог.

— По-любому, — соглашаюсь я. Его сложные слова о красоте еще трепещут во мне, но уже ускользают.

К нам подходит официант. Мы пару минут обсуждаем наши возможности, потом делаем заказ.

— У меня этого дара нет, — говорит парень, как только официант оставляет нас. — Но я давно привык и на Бога не в обиде: видно, оно мне и не надо. Да и потом, дары Его — это всегда непросто. За ними по-любому напряги.

— В смысле? — бормочу я, растерянная от такого поворота беседы на первом свидании.

Он усмехается, смотрит на меня сочувственно, будто прикидывает, есть ли у меня интеллект. Видно решив, что нет, тяжело вздыхает:

— Ты книги-то читаешь? — без особой надежды спрашивает он и, не дождавшись ответа, продолжает:

— Всё ведь не просто так. Всё дается с Промыслом. Вот ты часто красотой окружена?

Я задумываюсь. Он нетерпеливо продолжает:

— Да, по-любому нет! Подарок ведь тогда дорогой и радостный, когда редкий и неожиданный! Ты сама-то в Бога веришь?

Я говорю:

— Верю.

— Давно и честно? — строго спрашивает он.

— Сложно и с перерывами, — искренне признаюсь я.

Он разочарованно машет на меня рукой и откидывается на спинку стула:

— Глупая ты, — говорит. — Тебя еще долго воспитывать надо.

Мы молча едим. Мое пирожное называется клубничным, но на вкус, как жвачка. Странно. Я неохотно доедаю его. В голове прокручиваю фразы-отмазки, чтобы сбежать. Да, первое свидание — это всегда непросто. По дороге домой размышляю о бездарно проведенных днях в жизни человека. Под человеком имею в виду себя. Сержусь. И зачем только я согласилась на это свидание? Глупо и бессмысленно. Всё. Забыла.

Забыла да не забыла. Время побежало вперед. Несколько лет я старалась обмануть его, но это совсем другая история. А эта история продолжилась неожиданно, спустя три с половиной года.

Приехала ко мне подруга из Хабаровска. Девушка глубоко верующая и давно воцерковленная. В то время как мы обсуждали планы поездок по святым местам, благо в Питере и под ним их много, она показывала мне бесконечную череду фотографий. Показывала их с большой любовью и трепетом, но в то же время с грустью. Признаться, я их почти не смотрела, потому что всё еще находилась в глубоком потрясении от прочтения духовного завещания Серафима Вырицкого «От Меня это было» и пыталась осознать всю свою жизнь с позиции нового видения. А меж тем наметилась поездка в Покрово-Тервенический монастырь. Одновременно с этим раздался телефонный звонок. Моя давняя приятельница Катя по ту сторону телефона с горьким причитанием принялась жаловаться. Оказалось, что ее молодой человек уже год обещает сходить на исповедь, но каждый раз обманывает, придумывая отговорки. Кроме этого, начал ремонт в квартире и на стадии «всё разрушено, но не построено» бросил. Жить там теперь невозможно, а он грустит и ничего не делает. Мне показалось это удивительным, странным и любопытным, и я вызвалась поговорить с ним.

Пока подруга из Хабаровска самостоятельно поехала в монастырь Иоанна Кронштадтского, что на Петроградке, поклониться нетленным мощам святого, я направилась в спальный район в разрушенную квартиру. То, что я увидела, поразило мое воображение. В крохотной квартирке всё было завалено. В мрачном свете от лампочки под потолком виднелся выломанный дверной проем. Прямо готовая сцена арт-хауса. Молодой человек пригласил меня выпить чаю, и я присела в темном углу за покосившийся столик. Он сел напротив.

— Катя придет? — грустно спросил он.

— Нет, — ответила я. — Смотрю, ты ремонт начал?

— Да ну, — отмахнулся он.

— А что так?

— Достало.

Разговор зашел в тупик, и я покрутила головой в поисках новой темы.

— Прямо так сурово дверь выломал, — с улыбкой заметила я.

— Хотел арку делать, — ответил он и тоже улыбнулся.

— Хотел? Перехотел что ли?

Он не ответил. Принялся мешать чай. Голову опустил низко, словно размышляя о чем-то тяжелом.

— Я много чего хотел, — после продолжительной паузы сказал он. — Только достала она меня. Замучила.

— Из-за исповеди? — сделала я предположение.

К моему удивлению, он покачал головой:

— Нет, не это.

Рискуя показаться навязчивой и не в меру любопытной, я всё же спросила:

— А что тогда?

Он взглянул на меня недоверчиво, потом тяжко вздохнул и проговорил:

— Я хотел красиво сделать: вот здесь арку, там лепнину, пол хороший… ламинат. Всё придумал — я ведь в архитектурном учился. А она всё пилила и пилила: то не так, и это не эдак.

Я растерялась. Выходило, что моя приятельница сама виновата: загнала своего парня, у него руки и опустились. Здесь мне больше нечего было выяснять. Я решила поднять последнюю тему.

— Катя говорила, ты на исповедь не идешь, — просто сказала я, морально готовая к посылу куда подальше. Вместо этого он пробормотал:

— А что мне Бог-то? — и опустил голову.

— Как что? — такое заявление меня обескуражило. — Бог — наш Творец. Он тебя создал.

— Меня папа с мамой создали, а от Бога я так далек, что если и есть Он, то мне с ним не пересечься.

— Всё это неправильно, — пролепетала я и растерянно замолчала.

А что сказать? Я его хорошо понимала. Я и сама много лет была на его стороне и тоже так думала. Только потом всё изменилось.

— Я устал от этого уродства! — вдруг заявил он с досадой в голосе и осмотрелся. Его взгляд скользнул по темной комнате, затем устремился в окно, там пал на горизонт и растаял.

Я выглянула на улицу. С высоты восьмого этажа виднелся шумный проспект, забитый машинами, отгороженные стройки, серые от дождя девятиэтажки. А за ними зеркальные фасады высоток, и сумерки, и туман.

— Для тебя так важна красота? — спросила я и вдруг отчетливо вспомнила то свидание. Сердце мое забилось быстро, и отчего-то стало радостно. Я сказала:

— Вот ты говоришь, что Господь далеко, а знаешь ли ты, что видеть красоту — это дар Божий?

Он недоверчиво взглянул на меня и мрачно заметил:

— Ничего себе дар. Попробуй еще его удовлетворить.

Я рассмеялась. То свидание вдруг перестало быть бессмысленным.

— Вот именно что дар! — сказала я. — А что такое дар? Дар — это же подарок. А подарок тогда радостный, когда редкий и неожиданный!

— Я не понимаю этого, — произнес он. — Какой же это дар, если я от него страдаю.

Он посмотрел на меня обиженно.

— Ты бы предпочел не видеть красоту?

На мгновение он задумался, но потом отрицательно покачал головой:

— Я без нее не смогу.

Я понимающе кивнула.

— Но можно все-таки как-то почаще дарить этот подарок? — посетовал он.

Я закатила глаза. Эх, знал бы он, сколько долгих ночей я провела, сокрушаясь именно из-за этого. Как я мучалась, ища ответ. И как радовалась, найдя его. А теперь должна просто ответить, подарить, так сказать, интеллектуальную собственность. Вот если бы не верила в Господа нашего, ни за что не ответила бы, а так сказала:

— А ты не жди. Ведь говорят же: «На Бога надейся, а сам не плошай!» Ты сам ищи красоту. А если не можешь найти, тогда создай.

Он всплеснул руками:

— Так вот я и хотел!

— Ну так и давай!

Я вернулась домой в странном состоянии. Вроде и разговор получился хороший, и то свидание оказалось со смыслом, но всё же не было у меня чувства завершенности, словно что-то еще не сказано. Ночью я ворочалась с боку на бок, всё размышляя о художниках, музыкантах, поэтах, писателях. Обо всех тех, кто наделен даром от Бога: слышать, видеть, чувствовать красоту. И о том, как они отказываются от него, как они отступают под натиском греховного мрака. Мне было грустно и тревожно за них… и за нас. А наутро меня загрузили в машину и повезли в монастырь.

В Питере стоял туман и было плюс десять градусов. Я оделась тепло, понимая, что за городом всегда холоднее. Но холоднее оказалось на 18 градусов! Мы приехали в зиму. Я вышла из машины и поежилась. Вдалеке виднелись белые каменные стены монастыря. Воздух морозный. Небо такой пронзительной синевы, что больно смотреть на него. Только легкие мазки белых облаков. На память сразу пришли строки Есенина: «Только синь сосет глаза». Моя подруга проверяла фотоаппарат и рассказывала о разнице в морозе между Хабаровском и Питером. Мы пошли вперед.

Снег скрипел под ногами. Тонкие подошвы моих сапог ощущались как бумажные. Куртка, словно невесомая кофта, едва спасала. Нос и щеки заледенели. Мы шли в горку, приближаясь к воротам монастыря. И вот мы вошли. Я сделала еще шаг и остановилась. Меня вдруг пронзило, и всё внутри меня совпало: эта белизна, чистота, купола, словно их окунули в синеву неба. Это торжество, и молчание, и нетленность… Я подумала, что это могло бы быть входом в Царство Небесное, и тут же поняла, что Царство еще прекраснее. И вспомнились мне слова: «Огонь и пурпур, золото и лазурь пророчески говорят о неизреченной красоте Твоих селений, торжественно зовут: пойдем к Отцу!» Это из Акафиста благодарственного, который называется «Слава Богу за всё». От счастья я заплакала. Но на морозе особо не наплачешься. Всё сразу замерзло. Я посмотрела на подругу:

— Это надо сфотографировать, — просто сказала я ей.

Она пожала плечами:

— Знаешь, сколько у меня таких фотографий.

И тут я вспомнила, что она действительно показывала мне их. Но тогда я не смотрела.

— И такая тоже есть? — спросила я, обведя рукой вид.

Она помотала головой и стала выбирать место для съемки.

Потом мы гуляли по монастырю, позабыв о холоде. Пили воду из святого источника — там, где явилась Пресвятая Богородица, а на прощание одна из монахинь даже заварила нам вкусный чай на травах. Когда мы вернулись в машину, я уже знала, что не давало мне спать накануне. Я сказала своей подруге:

— Нужно найти способ твои фотографии показать людям.

— Да? — слегка удивилась она. — А я не уверена, что это нужно кому-то.

— Нужно, — убежденно ответила я. — Мир, не изуродованный грехом, содержит в себе всё самое лучшее. Он наполнен гармонией, чистотой, безупречной формой и цветом. Это мы называем красотой. Видеть ее — это дар Божий, а показывать другим — человеческий долг.

Подруга улыбнулась мне, согласно кивнула и сразу погрузилась в свой фотоаппарат. А я с сожалением смотрела, как удаляется этот чудесный монастырь, и думала обо всех тех, кто призван Господом видеть, чувствовать, понимать красоту. Думала и не могла не задаться вопросом: исполняем ли мы долг свой? Приумножаем ли Дар Божий?

Васса Богданова

26 ноября 2014 года

Источник: Православие